Full Text

В XVII–начале XVIII вв. Россия представляла собой обширную территорию, разделенную на уезды, жизнь в которых протекала сообразно давно сложившимся местным традициям и обычаям. Главой можно считать воеводу, который ранее, как можно найти в исследовательской литературе, приезжал «покормиться», то есть отдохнуть от боевых тревог, нажиться за счет местного населения [1, с. 33]. Позже явно чувствовались попытки государственной власти превратить воеводу именно в управленца, государственного чиновника, на плечи которого возлагалось тяжелое бремя ответственности за все, что происходило на вверенной ему территории. Именно воевода в обозначенный нами хронологический период отвечает за торговую жизнь города и уезда, за сбор пошлин, выполняет распоряжения, полученные им из столицы и от воевод других городов, в том числе, следит и за благоприятной эпидемиологической обстановкой [2, с. 149–153]. Примером являются события 1654 года, связанные с началом очередного «морового поветрия», так называли в то время эпидемии, сопровождающиеся высокой смертностью[1]. Были ли это чума, оспа или какие-либо другие заболевания, установить невозможно, однако, в исторической литературе исследователи склоняются к тому, что чаще всего массово люди умирали, заболев бубонной чумой [3, с. 121–132; 4, с. 397–400]. В сентябре 1654 года новгородский митрополит Макарий составил грамоту в Тихвинский монастырь с предупреждением о начале эпидемии. Дорога от Москвы в Новгород была закрыта, повсеместно были расставлены заставы, местные жители получили распоряжение всех чужаков предупреждать о начале мора и «будут которые государевы всяких чинов люди, и … дети боярские, и бояр Государевых и окольничих и всяких служилых людей люди их и крестьяне и монастырские служки и служебники и крестьяне ж учнут к тем заставам приезжать и приходить с Москвы и из иных городов … никого пропускать не велено»[2]. За ослушание местных жителей ждало суровое наказание, вплоть до смертной казни. Монастыри в период эпидемий становились надежной защитой для членов царской семьи, которые, изолировавшись от остальных, стремились переждать эпидемиологическую опасность. В 1654 году царская семья находилась в Троицком Сергиевом монастыре, куда должны были своевременно сообщать о количестве смертей и обо всех подробностях, призванных установить причины эпидемии. Так читаем: «нет ли на люди какого упадка, и будет есть, и сколь давно, и в которых местах сколько человек померло, и долго ль те люди были больны и какую болезнью, и с язвами померли, иль без язв, и о том о всем разыскав подлинно, велено отписать и роспись прислать»[3]. Интерес представляет и тот факт, что мертвецов хоронили сами местные жители. В случае выявления заболевших, их дворы закрывались, ставили сторожей, которым запрещено было кого-то выпускать, «чтоб от того моровое поветрие не множилось». Если же на дворах не оказывалось колодцев, воду привозили, избегая всех возможных контактов с заболевшими. Всех приезжих было велено задерживать и допрашивать, подавая своевременно отписки в столицу [5, с. 114]. К службе на заставах привлекались выходцы из разных слоев населения: монастырские служки, посадские люди, бобыли и др. Судя по всему, желающих для этого дела не хватало, поэтому под угрозой возможного наказания все местное население, по сути, получало новую государственную повинность, обязательную к исполнению. В 1657 году моровое поветрие было обнаружено в Казани и Уфе. Снова все дороги были закрыты. Заставщики обязаны были допрашивать и разворачивать всех встречных, независимо от важности их дел, а также под страхом неминуемой смертной казни сообщать всем, отправляющимся в сибирские городки, об опасности. Интерес представляет и обязательная приписка не брать никаких подношений и «посулов» от проезжающих из опасных мест, предупреждение не общаться с ними «конно» или «пеше». «Заморные места» должны были сразу сообщаться в Москву. Устанавливался также срок давности сведений о моровом поветрии в уездах – два месяца с даты последних сведений о массовых заболеваниях людей[4]. Практически все имущество заболевших и умерших подлежало уничтожению. Одежда должна была быть сожжена, однако, то, что хранилось в сундуках, позволялось постирать и «выморозить на морозе» для дальнейшего пользования [4, с. 397–400]. Избы умерших две недели держали на морозе, а затем протапливали по три дня можжевеловыми дровами и полынью. За ослушание и пренебрежение государственными указами ослушников ждало суровое наказание. Обратимся теперь к неопубликованным источникам, хранящимся в государственном архиве Воронежской области. С моровыми поветриями здесь связан достаточно объемный пласт документов, относящийся преимущественно к XVII–началу XVIII вв. В общей сложности десять архивных дел, хранящихся в разных фондах, так или иначе связаны с упоминанием начавшихся эпидемий и мер борьбы с ними и недопущения распространения массовой гибели российских подданных. Например, царская грамота воронежским воеводам Ивану Васильевичу Волынскому и Семену Васильевичу Усову от июля 1625 года о появлении на юге России морового поветрия[5]. Месяцем ранее воронежцы получали указание разведать о ситуации в донских городках и о начавшемся там массовом море людей[6]. Донские городки, судя по проанализированном документам, во второй половине XVIIстолетия, считались неблагополучной, в плане эпидемиологической ситуации, территорией [6, с. 158–159; 7, с. 6–9]. Так, к октябрю 1668 года относится отписка валуйского воеводы И.С. Позднякова о получении им известий о «моровом поветрии» на Дону[7]: «Во втором числу дни приехал на Волуйки з Дону жилец Герасим Евдокимов да с ним донские казаки станицы атоман Леонтий Васильев да есаул Никита Тимофеев да рядовых казаков девять человек». В пять часов дня из Белгорода была получена грамота о мерах против морового поветрия. Валуйский воевода, который буквально несколько часов ранее принял у себя казаков из опасных мест, выразил обеспокоенность своим действием. Он получил приказ «донских казаков и торговых людей з Дону … не пропускать и с ними не съезжаться и ничего у них не покупать и даром не имать». Беспокойство воеводы можно понять, однако уже допрошенные им казаки сказали, что у них в городках пока все было спокойно, морового поветрия у них нет, и воевода просил нового распоряжения из столицы о том, как ему поступить дальше. Приехавшие казаки были посажены под стражу, на дорогах выставили заставы, а хлебные запасы, выданные Евдокимову, были записаны в учетные книги. К сожалению, установить, какие распоряжения были присланы воеводе по этому делу, и проследить судьбу казаков не представляется возможным[8]. В августе 1681 года новый валуйский воевода Г.Д. Кобяков получил известия из Белгорода о новом моровом поветрии. Своевременно, в тот же день, согласно его отписке, были установлены заставы на всех подъездах к Валуйкам, на дорогах и в полях. Судя по всему, именно заградительные караулы признавались самой действенной мерой против распространяющихся эпидемий[9]. Приведем в пример также переписку орловского и воронежского воевод от 1682 года, которые должны были, приняв соответствующие противоэпидемиологические меры у себя, передать отписки о моровом поветрии дальше, по городам «на черте» и «за чертою»[10]. В 1690 году белгородский воевода Б.П. Шереметев сообщал в отписке полковнику Острогожского полка Ивану Семеновичу Сасову о новом моровом поветрии в городах Самаре и Новобогородицком и о новом распоряжении срочной высылке застав на все дороги и проезжие места[11]. Угроза представлялась весьма серьезной, игнорирование ее каралось смертной казнью [8, с. 39–42]. Воронежский воевода в 1698 году вынужден был принимать те же срочные меры, получив предупреждение о новом моровом поветрии[12]. Рассмотрим подробнее ряд документов, относящихся к началу XVIII столетия. Проанализировав материалы азовской приказной палаты, убедимся, что порядок действий государственных служителей практически не изменился. В случае получения известий о новом моровом поветрии, необходимо было незамедлительно сообщать об этом в столицу и в соседние города местным воеводам, а также выставлять заградительные караулы, сторожи на дорогах, в полях и на всех проезжих местах. Практиковались также дневные и ночные разъезды, которые должны были выявлять нарушителей, стремившихся тайно пройти вглубь страны. Так, к январю 1700 года относится сказка азовского десятника Афанасьева полка Якова Тимофеева о приходе к воротам двух посторонних человек с лошадьми. Один из вопросов, которые были заданы чужакам, из каких мест они прибыли и не являются ли эти места «заморными»[13]. Интересно, что первыми с ними контактировали караульщики, а затем подьячий приказной палаты, Андрей Федоров, который узнав от новоприбывших, что опасности они не представляют, ничем не болеют, дал разрешение на их допрос остальными государственными служителями[14]. Донские казаки, оказавшись у ворот Азова, чаще всего представляли собой беглецов из татарского плена, которые допрашивались весьма тщательно не только по причине того, откуда они бежали, с целью выяснения эпидемиологической обстановки, но и также с целью получения сведений о вражеских планах. Весной 1704 года в азовской приказной палате оказываются еще несколько беглецов из татарского плена, «с моровых мест»[15], некие Никита Шестопалов и Федор Гусев. Первый назвался выходцем из города Ярославля и находился в плену около недели, сбежав при первой же возможности. Второй же провел в плену без малого четыре года, выполняя разную черную работу, живя у татарина на дворе. На ночь тот сажал пленника на цепь, поэтому убежать удалось нескоро. Все приходящие к воротам города или пойманные в его окрестностях чужаки обязательно допрашивались на предмет того, есть ли в тех местах, откуда они пришли, непонятные массовые смерти среди жителей, о том, что они знают, о чем слышали или видели самостоятельно. В заключение подчеркнем тот факт, что благополучная эпидемиологическая обстановка в российских регионах в обозначенный нами хронологический период постепенно становится делом государственной важности [9, с. 36–41; 10, с. 11–12]. Разработаны механизмы быстрых действий в случае выявления распространения массовых заболеваний, определены порядок действия местных властей в лице воеводы [11, с. 4–12]. В XVII–начале XVIII вв. служба караульщиков и заставщиков являлась государственной повинностью.

About the authors

T. V Zhibrova

N.N. Burdenko Voronezh State Medical University

Email: tashazhibrova@rambler.ru
Voronezh, Russian Federation

References

Statistics