ГОДЫ УТРАЧЕННОЙ ЖИЗНИ ВСЛЕДСТВИЕ СУИЦИДОВ (POTENTIAL YEARS OF LIFE LOST) В СТРУКТУРЕ БРЕМЕНИ СМЕРТНОСТИ КАЛУЖСКОЙ ОБЛАСТИ
- Авторы: Носова Е.С1, Спасенников Б.А2
- Учреждения:
- Калужская областная психиатрическая больница им. А.Е. Лифшица
- Национальный научно-исследовательский институт общественного здоровья имени Н.А. Семашко
- Выпуск: № 2 (2021)
- Страницы: 1-11
- Раздел: Статьи
- URL: http://bulleten-nriph.ru/journal/article/view/1528
- DOI: https://doi.org/10.25742/NRIPH.2021.02.001
- Цитировать
Аннотация
Ключевые слова
Полный текст
В 2016 г. мировое бремя суицидальной смертности составило 34,6 млн. лет утраченной жизни [1, с. 1260–1344]. Суицид находится в числе двадцати лидирующих причин смерти в мире [2, с. 7] и является второй по частоте причиной смерти в возрастной группе 15-29 лет [3, с. 6–8]. Кроме ряда материальных затрат (медицинская помощь, ритуальные услуги, потери в экономике вследствие смертности трудоспособного населения, потеря кормильца) феномен самоубийства влечёт за собой так называемые неосязаемые потери: боль, горе утраты близких и возможность прожить долгую полноценную жизнь [4, с. 57–60; 5, с. 561–577].345 Так общие затраты в связи с суицидами в Шотландии в 2004 г. составили £1,08 млрд., в пересчёте на один случай – £1,29 млн. При этом более £700 млн. пришлось на неосязаемые затраты, что лишь подчёркивает актуальность суицида как социальной проблемы [6, с. 15–16]. Официальная статистика смертности и её структура, как правило, подвержены влиянию естественных процессов, которые привычно уносят жизнь в преклонном возрасте. Всё это в определённой степени искажает реальную картину бремени, ассоциированного со смертностью [7, с. 429–445]. Со второй половины 40-х гг. прошлого столетия PYLL широко использовались для оценки бремени заболеваемости и смертности, а также для более точной и взвешенной оценки вклада смертей в молодом возрасте [8, с. 87–99]. Это является индикатором социального благополучия, так как эти смерти являются преждевременными и предотвратимыми[1]. Цель исследования Цель проведенного исследования: определение бремени смертности от суицидов в сравнении с другими внешними причинами смерти (далее – ВПС) в Калужской области, а также расчёт и сравнение лет утраченной жизни от ВПС в сравнении с двумя другими ведущими классами причин смерти – болезнями системы кровообращения (далее – БСК) и новообразованиями (далее – НО). Методы исследования Согласно использованной методике[2], PYLL представляют собой произведение количества смертей в каждой возрастной когорте на разницу между ожидаемой продолжительностью жизни и среднего возраста на момент смерти в данной возрастной когорте. Финальным действием производится суммация PYLL из всех возрастных когорт. Таким образом подсчитаны потери лет жизни от БСК, НО и ВПС, а также бремя основных причин смерти в группе ВПС – все виды транспортных несчастных случаев (далее – ТНС), случайные отравления алкоголем (далее – СОА), суициды (далее – С) и убийства (далее – У). Расчёт проводился с учётом ежегодной ожидаемой продолжительности жизни. PYLL для суицидов рассчитано также с учётом места жительства, пола и возраста. Случаи смертей за порогом ожидаемой продолжительности жизни в расчёты не включались. Для оценки динамики показателей PYLL за исследуемый период был использован анализ динамических рядов и регрессионный анализ. Использованы данные территориального органа Федеральной службы государственной статистики по Калужской области «Калугастат», а также данные Федеральной службы государственной статистики (Росстат) по ожидаемой продолжительность жизни при рождении. Результаты Общие тенденции. За период с 2003 по 2018 гг. общее бремя смертности в Калужской области от всех причин составило 1893222 PYLL. Из них 70% (1329386 PYLL) приходится на три ведущих класса: внешние причины смерти, болезни системы кровообращения и новообразования. Графически динамика изменения бремени смертности от основных причин представлена на рис. 1. Рис. 1. Динамика бремени смертности от основных причин в Калужской области (2003–2018), PYLL Несмотря на то, что за 16-летний период по данным официальной статистики тройка лидирующих причин смертности оставалась прежней (БСК–НО–ВПС), внешние причины в 2003 г. по бремени существенно превосходили иные классы причин смерти за счёт гибели молодого трудоспособного населения. Благодаря положительной динамике (снижение PYLL с 42643 в 2003г. до 24660 в 2018г.) в 2018 г. ВПС переместились на вторую позицию после БСК. При более детальном рассмотрении сложно выделить четкий тренд бремени смертности от БСК (R2=0,2308; Fфакт˂Fтабл), при этом есть рост PYLL от НО (R2=0,9488; Fфакт˃Fтабл) и, наоборот, тренд по снижению бремени от ВПС (R2=0,9874; Fфакт˃Fтабл). Таким образом, с некоторой вероятностью можно судить о растущей социальной значимости новообразований и тенденции к приобретению структуры бремени смертности идентичных очертаний с абсолютными и относительными показателями смертности. За 16-летний период всего бремя смертности занимает 564313 PYLL, из них более половины – в возрастном интервале 25–44 лет. Три наиболее активные возрастные когорты в группе ВПС формируют интервал риска 25–39 лет, с пиком в 30–34 лет (82845 PYLL), что составляет 14,68% от всех суммарных PYLL в данном классе (рис. 2). Рис. 2. Распределение PYLL по основным классам причин смерти за период с 2003 по 2018 гг. (БСК, НО и ВПС в масссиве всех ведущих причин) Стоит отметить, что до 2010 г. ВПС по бремени опережает БСК и НО, но затем, за счёт снижения, постепенно и неуклонно отходит на промежуточную позицию, как было указано выше. В отличие от ВПС, в группе НО возрастной пик составляет 55–59 лет (48282 PYLL), а ведущий интервал (45–59 лет), даёт 56,5% от всего бремени в данной группе (126855 PYLL). Обращает на себя внимание тот факт, что в 2007 г. отмечаются практически идентичные показатели смертности от НО и ВПС (1739 и 1792 случая соответственно) при этом PYLL в кластере ВПС в три раза превосходит НО за счёт гибели более молодого населения (38993 PYLL и 12465 PYLL, соответственно). При анализе бремени смертности целесообразно учитывать изменение средней продолжительности жизни населения, которое отмечено ростом показателей за указанный период: с 64,3 года в 2003 г. до 71,89 лет в 2018 г. По суммарному количеству утраченных лет жизни за исследуемый период (2003-2018)внешние причины смерти дают 564313 PYLL. Из них пятая часть (118187 PYLL) приходится на ТНС и обуславливает их первенство в бремени ВПС. За ТНС следуют в порядке убывания СОА (80788 PYLL), С (69574 PYLL) и У (42488 PYLL). Самыми уязвимыми возрастными когортами в группах внешних причин являются лица молодого возраста: для группы СОА – интервал 35–44 лет (141410 PYLL), ТНС – 20–29 лет (42412 PYLL), У – 25–34 года (14705 PYLL) и для С – 20–34 года (32117 PYLL). Всего за исследуемый период (2003-2018) вследствие суицидов было утрачено 69574 PYLL, что составило 3,67% от общего бремени смертности за указанный период. С помощью регрессионного анализа обнаружен статистически значимый тренд по снижению показателей бремени смертности от суицидов и прогноз по дальнейшему снижению на период 2019–2021 гг. (R2=0,8633; Fфакт˃Fтабл) (рис. 3). Рис. 3. Динамика лет утраченной жизни от суицидов (2003–2018), PYLL Анализ динамических рядов также обозначает выраженную положительную динамику: как в абсолютных, так и в относительных показателях в 2018 г. отмечается снижение более чем на 50% по отношению к 2003 г. Суммарное бремя суицидов ожидаемо имеет выраженные гендерные различия: 46779 PYLL у мужчин против 11077 PYLL у женщин. Таким образом соотношение PYLL мужчин и женщин за изученный период составило 4,22:1 (таб. 1). Таблица 1 Бремя смертности от суицидов в Калужской области, 2003–2018 гг. Пол/Год Кол-во случаев Кол-во случ. на 100 000 нас. PYLL PYLL на 100 000 нас. Оба пола 2003 312 30,141 5741 653,546 2006 250 24,468 4667 544,703 2009 228 22,456 5054 589,138 2012 152 15,096 3417 397,424 2015 167 16,533 3523 389,776 2018 118 11,674 2775 306,109 Показатель наглядности 2018/2003 37,821% 38,731% 48,337% 46,838% Мужчины 2003 256 54,148 3537 884,977 2006 205 43,930 2943 732,714 2009 183 39,362 3196 802,632 2012 130 28,059 2378 567,313 2015 140 30,022 2532 604,279 2018 95 20,309 1916 461,347 Показатель наглядности 2018/2003 37,109% 37,506% 54,170% 52,131% Женщины 2003 56 9,958 1124 231,226 2006 45 8,107 885 174,867 2009 45 8,176 1174 234,475 2012 22 4,047 540 109,219 2015 27 4,965 429 88,153 2018 23 4,236 494 101,384 Показатель наглядности 2018/2003 41,071% 42,539% 43,950% 43,846% Potential Years of Life Lost Обращает на себя внимание выраженная тенденция к росту лет утраченной жизни от суицидов у мужчин в возрастной группе 55–59 лет (R2=0,8047; Fфакт˃Fтабл) и наоборот тренд к снижению PYLL в возрастном интервале 50–54 года у женщин (R2=0,8927; Fфакт˃Fтабл). По суммарному количеству PYLL за исследуемый период наиболее уязвимым возрастным интервалом у суицидентов оказался 25–29 лет (11383 PYLL). Смежные с ним когорты – в 30–34 года (10530 PYLL) и 20–24 года (10205 PYLL). Возрастной интервал риска у мужчин – 20–39 лет, в то время как у женщин сложно выделить лидирующую когорту и основной массив бремени суицидов распределяется относительно равномерно в интервале 15–49 лет. Наиболее выраженное снижение показателей отмечено в возрастных интервалах 15–19 лет, 40–44 года – более 70% PYLL. В когортах 45–49 лет, 50–54 года редуцировано более половины бремени: показатель наглядности соответственно 32,7% и 38,7%. За ними следуют когорты 20–24 года, 25–29 лет с показателем наглядности 41,6% и 45,9% соответственно. Напротив, в возрастных интервалах 50–59 лет и 60–64 года отмечен рост показателей на 10,9% и 232,4% соответственно. С помощью регрессионного анализа выделено несколько возрастных когорт с четким прогнозом на трехлетний период: снижение уровней PYLL в интервалах 20–24 года (R2=0,8887; Fфакт˃Fтабл) и 45–49 лет (R2=0,8575; Fфакт˃Fтабл). Постоянный уровень отмечался в когорте 40–44 года (R2=0,9967; Fфакт˃Fтабл). Тенденции PYLL от самоубийств у городского (R2=0,7073; Fфакт˃Fтабл) и сельского (R2=0,7696; Fфакт˃Fтабл) населения также указывают на уменьшение бремени в ближайшем периоде при сохранении исходных условий. При более высоких коэффициентах суицидальной смертности (далее – КСС) на селе, общее бремя составило 20808 PYLL, что более чем в два раза уступает городским показателям (47848 PYLL). Данная диспропорция также отражается и на графиках, демонстрируя более высокие цифры бремени смертности в городе при более высоких КСС на селе (рис. 4). Рис. 4. Динамика смертности и бремени суицидов городского и сельского населения Калужской области (2003–2018): кол-во случ. на 100000 населения Настоящее исследование подчеркивает актуальность вопросов, связанных с социальными потерями от суицидов, а также недостаточную оценку бремени при изучении смертности. Как уже было указано ранее, регулярный мониторинг данных о самоубийствах формирует базис эффективной региональной и федеральной программы профилактики[3]. Показано, что большая часть бремени приходится на когорты молодого трудоспособного населения. Удельный вес бремени в группе молодых мужчин указывает на группу для первоочередных профилактических интервенций, а также подчеркивает необходимость дальнейшего изучения данного вопроса. Одним из наиболее важных ограничений данного исследования следует считать исключение из расчетов суицидов пожилых, что не должно сказаться на смещении фокуса профилактических мероприятий, поскольку данная возрастная когорта является общепринятой группой риска суицидального поведения [9, с. 68–76; 10, с. 438–444]. Выводы За исследованный период бремя смертности в Калужской области определено неинфекционными заболеваниями и внешними причинами смерти, которые дают более 70% всех лет утраченной жизни населения региона. Не изменилась актуальность показателей бремени смертности от БСК (при росте социальной значимости НО) и тенденции к уменьшению бремени ВПС. Суицидальная смертность замыкает тройку ведущих причин в структуре бремени ВПС при уменьшении PYLL от суицидов более, чем на половину за период с 2003 по 2018 гг. В группе риска мужчины, а также население трудоспособного возраста. Результаты исследований необходимо включать в программы профилактики, направленные на снижение бремени преждевременной смертности, а также использовать в качестве дополнения и объективизации данных официальной статистики.Об авторах
Е. С Носова
Калужская областная психиатрическая больница им. А.Е. Лифшица
Email: nosova.evgenya@lenta.ru
г. Калуга, Российская Федерация
Б. А Спасенников
Национальный научно-исследовательский институт общественного здоровья имени Н.А. Семашко
Email: borisspasennikov@yandex.ru
Москва, Российская Федерация
Список литературы
- Abajobir A. Global, regional and national disability-adjusted life-years (DALYs) for 333 diseases and injuries and healthy life expectancy (HALE) for 195 countries and territories, 1990-2016: a systematic analysis for the Global Burden of Disease Study 2016 / A. Abajobir, K.H. Abate, A. Cristiana et al. // Lancet. - 2017. - Vol. 390. - P. 1260-1344.
- Suicide in the world. Global health estimates. - Geneva: World Health Organization, 2019. - 32 p.
- Bertolote J. A global perspective in the epidemiology of suicide / J. Bertolote, A. Fleischmann // Suicidology. - 2002. - Vol. 7. - P. 6-8.
- Beautrais A. World Suicide Prevention Day - September 10, 2007: suicide prevention across the life span / A. Beautrais, B. Mishara // Crisis. - 2007. - Vol. 28. - P. 57-60.
- O’Connor R. International Handbook of Suicide Prevention: research, policy and practice / R. O’Connor, S. Platt, J. Gordon - New York: John Wiley & Sons, 2011. - 696 p.
- Platt S. Evaluation of the First Phase of Choose Life: the National Strategy and Action Plan to Prevent Suicide in Scotland / S. Platt, J. McLean, A. McCollam et al. - Edinburgh: Scottish Executive Social Research, 2006. - 219 p.
- Murray C. Quantifying the burden of disease: the technical basis for disability-adjusted life years / C. Murray // Bulletin of the World Health Organization. - 1994. - Vol. 72. - P. 429-445.
- Doessel D. Policy-appropriate measurement of suicide: Headcount vs. potential years of life lost, Australia, 1907-2005 / D. Doessel, R. Williams, H. Whiteford // Archives of Suicide Research. - 2009. - Vol. 13. - P. 87-99.
- Crestani C. Suicide in the elderly: a 37-years retrospective study / C. Crestani, V. Masotti, N. Corradi et al. // Acta Bio Medica Atenei Parmensis. - 2019. - Vol. 90. - P. 68-76.
- Kapusta N. Trends in suicide rates of the elderly in Austria, 1970-2004: an analysis of changes in terms of age groups, suicide methods and gender / N. Kapusta, E. Etzersdorfer, G. Sonneck // Int J Geriatr Psychiatry. - 2007. - Vol. 22 (5). - P. 438-444.
- Abajobir A., Abate K.H., Cristiana A. et al. Global, regional and national disability-adjusted life-years (DALYs) for 333 diseases and injuries and healthy life expectancy (HALE) for 195 countries and territories, 1990-2016: a systematic analysis for the Global Burden of Disease Study. Lancet, 2017, vol. 390, pp. 1260-1344.
- Suicide in the world. Global health estimates. Geneva, World Health Organization, 2019. 32 p.
- Bertolote J., Fleischmann A. A global perspective in the epidemiology of suicide. Suicidology, 2002, vol. 7, pp. 6-8.
- Beautrais A., Mishara B. World Suicide Prevention Day - September 10, 2007: suicide prevention across the life span. Crisis, 2007, vol. 28, pp. 57-60.
- O’Connor R., Platt S., Gordon J. International Handbook of Suicide Prevention: research, policy and practice. New York: John Wiley & Sons, 2011. 696 p.
- Platt S., McLean J., McCollam A. et al. Evaluation of the First Phase of Choose Life: the National Strategy and Action Plan to Prevent Suicide in Scotland. Edinburgh, Scottish Executive Social Research, 2006. 219 p.
- Murray C. Quantifying the burden of disease: the technical basis for disability-adjusted life years. Bulletin of the World Health Organization, 1994, vol. 72, pp. 429-445.
- Doessel D., Williams R., Whiteford H. Policy-appropriate measurement of suicide: Headcount vs. potential years of life lost, Australia, 1907-2005. Archives of Suicide Research, 2009, vol. 13, pp. 87-99.
- Crestani C., Masotti V., Corradi N. et al. Suicide in the elderly: a 37-years retrospective study. Acta Bio Medica Atenei Parmensis, 2019, vol. 90, pp. 68-76.
- Kapusta N., Etzersdorfer E., Sonneck G. Trends in suicide rates of the elderly in Austria, 1970-2004: an analysis of changes in terms of age groups, suicide methods and gender. Int J Geriatr Psychiatry, 2007, vol. 22 (5), pp. 438-444.