Abstract

Abstract

The article is devoted to the little-known facts of L.A. Tarasevich’s tragic death in June, 1927 - the outstanding Russian and Soviet scientist, intentionally hidden from scientific community in Soviet Russia. These important facts - the necessary elements for creation of the expanded scientific biography

Full Text

The history of medicine, Russian Abroad, Narkomzdrav, The State Control Institute of vaccines and serums События октября 1917 г. и последовавший затем «красный террор» драматически изменили социальный и экономический статус российской интеллигенции - большая ее часть оказалась на грани нищеты, голода, потери работы, духовного и физического истощения, другая - попала под репрессии, аресты, расстрелы, тюремное заключение. Ученых, не выдержавших «нравственной асфиксии» нового общества, и ушедшей в эмиграцию, было достаточно много - в общей сложности, шестая часть от всей дореволюционной 375 научной интеллигенции. Большая часть интеллигенции от неприятия режима постепенно перешла к оправданию его, поверив в большевиков как строителей нового общества -пусть и идущих к своей цели жесткими и жестокими методами насилия и принуждения. Некоторые из них расплатились за свой выбор жизнью, тюрьмой, лагерем или шарашкой, либо многолетним страхом и унизительным молчанием, отстаивая позицию невмешательства в политическую и общественную жизнь страны как гарантию сохранения «общечеловеческих» ценностей. В июне 1927 г., в одном из эмигрантских изданий появилось сообщение о том, что под Дрезденом, в «Санатории д-ра Ламана», в возрасте 59 лет, покончил собой русский ученый с мировым именем, патолог, иммунолог, микробиолог и эпидемиолог, академик Всеукраинской академии наук Лев Александрович Тарасевич (2/14 февраля 1868, г. Тирасполь Херсонской губернии, Российская империя - 12 июня 1927, близ Дрездена, Саксония). Его смерть была мучительной: он сорвался из петли, сделанной из носовых платков, и прикрепленной к решетке балкона. Упав вниз с 10- метровой высоты и переломав четыре ребра, он не потерял сознания: сам дошел до своей комнаты, поддерживаемый врачом, медсестрой и сыном. Но через сутки умер от кровоизлияния в легкое. В Германии тело Л. А. Тарасевича было предано кремации и 20 июня отправлено из Дрездена в Москву через Берлин. На вокзале в Берлине урну с прахом ученого встречали: нарком Н.А. Семашко, профессор Н.К. Кольцов и академик П.П. Лазарев. Затем урна была захоронена на старом Новодевичьем кладбище. В Советской России самоубийство Л.А. Тарасевича преднамеренно и тщательно скрывалось. Настолько, что проверив большое количество некрологов на смерть Л.А. Тара-севича, опубликованных практически во всех советских медицинских изданиях, мне не удалось найти в них ни единого намека на обстоятельства гибели ученого. За исключением 376 некролога Д.Д. Плетнева, где автор многозначительно упоминал цитату известного философа о том, что нельзя построить прочного дома на лжи [1]. В эмиграции русские умышленно обошли смерть Л.А. Тарасевича как смерть ученого, сознательно принявшего и поддержавшего советский строй. В числе немногих, если не единственная, кто искренне и с любовью отозвался на смерть этого прекрасного человека и ученого была Екатерина Дмитриевна Кускова (1869-1958)-известная в дореволюционной России и в эмиграции журналист и общественный деятель, высланная из Советской России осенью 1922 г. на одном из «философских пароходов». Сокрытие факта самоубийства Л.А. Тарасевича, как и убийство накануне (9 июня 1927 г.) князя Павла Дмитриевича Долгорукова (1866-1927), участника Союза Освобождения, Екатерина Дмитриевна Кускова назвала «страшным символом одного и того же порядка вещей, почти нечеловеческой уродливости русской жизни», точно поставив диагноз болезни тем, кто этим сокрытием занимался - «патологический страх перед народом». Л.А. Тарасевич был слишком крупной фигурой и в России и на Западе. Он был выдающимся организатором здравоохранения и медицинской науки, председателем Ученого Медицинского Совета при Наркомздраве РСФСР, директором Государственного института народного здравоохранения им. Л. Пастера (ГИНЗ), объединявшего специализированные научные учреждения Наркомздрава РСФСР, в том числе Государственный контрольный институт сывороток и вакцин (ныне - Государственный научноисследовательский институт стандартизации и контроля медицинских биологических препаратов им. Л. А. Тарасевича), руководителем Центральной сывороточно-вакцинной комиссии (позднее - Комитет вакцин и сывороток, а также- Комитет медицинских иммунобиологических препаратов), заместителем наркома здравоохранения РСФСР Н.А. Семашко. Для Л.А. Тарасевича были открыты двери многих учрежде- 377 ний на Западе, в том числе и Пастеровский институт в Париже, где он работал под руководством И.И. Мечникова. Он был нашим представителем в Лиге Наций, а также - в Международном Красном Кресте, председателем многих съездов врачей до и после революции, членом Лиги Спасения Детей в Москве и др. Ему много раз предлагали работу за рубежом, но он отказывался. И в какой-то степени его страшная смерть стала расплатой за его выбор. Друзья Кусковой, видевшие Л.А. Тарасевича перед катастрофой, так описывали его состояние: «Приехал Лев Александрович к нам в Дрезден в ужасном душевном состоянии. По первому взгляду было ясно, что это - человек предельно и навсегда - замученный. Он не был сумасшедшим, но не был и просто душевно угнетенным и расстроенным. Нормальное сознание все время перемежалось впадениями в совершенную болезненность. Он утверждал, что все его близкие умерли и убиты им, что все кончится страшно. Характерною чертой его больного бреда было предельное самоумаление и самоуничижение. Он утверждал, что он был научным ничтожеством, что он сам не достоин того уважения и тех почестей, которыми пользовался всю жизнь. Его тяготил комфорт санатория; последние дни ему всюду представлялись ужасы и шпионы... Содержание его страхов было не вымышленным: оно было реальным ужасом жизни Советской России», - писала Е.Д. Кускова [2]. По ее воспоминаниям, Л.А. Тарасевич «верил в работу внутри России, работу нечеловечески трудную» [2]. На вопрос «Почему он не уехал из России?», он отвечал: « Я исследователь по профессии своей и хочу видеть свою жизнь не в чужой передаче и не в отдалении от нее. Затем у меня трое полувзрослых детей. Я не хочу, чтобы они были иностранцами. Пусть впитают в себя всю печаль, весь трагизм русской жизни: ведь им предстоит перестраивать ее. Я - стар, от много не могу отрешиться. Скажу прямо - я им не учитель. Они по-новому воспримут ее и по-новому будут реагировать на все. Я лишь старший их 378 помощник. Что же касается трудной работы с большевиками, работы изматывающей, подчас глубоко унизительной для нас интеллигентов, то..Ведь от этой работы не может же убежать вся интеллигентская Россия. Эта работа, работа не саботажная, работа по совести и без компромиссов в ее конечной цели - наша обязанность, оставшихся тут.» [2]. За год до смерти, в 1926 г. Е.Д. Кускова обсуждала с Л.А. Тарасевичем болезненный и важный для эмиграции вопрос «возвращенства». Тогда он честно ответил ей, что « возвращение в Россию сейчас - подвиг, а не достижение спокойного берега. О массовом возвращении сейчас не может быть и речи» [2.]. Это была честная позиция честного человека, несшего свой крест по жизни, но не нашедшего в себе сил пройти этот путь до конца.